— Сосчитали, сколько бочек?
— Так точно. Сорок.
— Ваше судно вооружено как пиратское. И моржовый зуб. Вы занимались на Чукотском носу запрещенной торговлей.
— Нет, мы искали там Франклина.
Ухтомский написал протокол.
— Извольте подписать, — сказал капитан американцу. — По закону я должен задержать вас и доставить в Охотск. Протокол перешлем через посольство в Вашингтон.
Американец нехотя подписал протокол.
— Предупредите всех своих товарищей, — отпуская американца, сказал Невельской, — что Россия присылает крейсера в Охотское море и что мы будем задерживать в этих водах все суда, без позволения занимающиеся у наших берегов какими-либо промыслами.
— Не рано ли, Геннадий Иванович? — заметил Казакевич.
— Если правительство не следит тут за порядком, мы сами должны стараться, сколь возможно, ограничить их деятельность, — сказал Невельской офицерам, когда американец уехал. — Говорит, в прошлом году пятьдесят китобойных судов промышляли в Охотском море и никому отчета не давали. И, конечно, жир топили на наших берегах.
— Ко дну бы его пустить, Геннадий Иванович, — поглядывая из-под щетинистых бровей на отходившего китобоя, сказал Подобин. — Я ему хотел пособить, а он оттолкнул руку. На судне у них грязь, одеяла как половики, вонища… А они в шелковых шарфах и с усами.
Пока шел досмотр американского судна, алеуты стояли у борта и с любопытством смотрели на все. Казакевич заметил это, когда уходил и когда пришел.
Судно американского шкипера пошло своим курсом, и тогда алеуты горячо заговорили между собой.
— Что случилось, Яранский? — спросил Казакевич одного из алеутов, который казался ему наиболее симпатичным и хорошо говорил по-русски. — Вы видели когда-нибудь этого шалопая?
— Нет, мы его не видели, — ответил Данила Иранский. — Но мы много видели этих кораблей и знаем их. Капитан напрасно их отпустил.
— Почему же?
Трое алеутов — Данила Яранский, Михайло Свининский и Иван Попков — начали наперебой говорить. Казакевич, видя, что рассказы их важны, позвал алеутов в свою каюту. Они бы хотели все сказать капитану, но боялись. В день, когда они прибыли на военном боте с острова Медного и взошли на борт «Байкала», капитан так ярился на кого-то и так грубо всем отвечал и со всех все время что-нибудь требовал, что они не решались подступиться к нему. Каждое его приказание они бросались исполнять опрометью и потом долго не могли прийти в себя.
Казакевич же, как они знали, был старшим после капитана на этом военном судне, он первый офицер, хозяин корабля и по характеру спокойней капитана; очень вежливый.
Алеуты, когда шли на Камчатку, не знали, куда их везут и что им придется делать. Ясно, что где-то ходить на байдарке, по мелководью.
Матросы, с которыми они жили в кубрике, расспрашивали их с живостью, как живут на Медном, какое начальство, есть ли поп, крещены ли, что едят, как женятся, и, конечно, в свою очередь, порассказали немало любопытного для алеутов, не делая никаких секретов.
— На Камчатке иностранные шхуны также разбойничают? — спросил Казакевич.
— Что на Камчатке! — воскликнул Иван Попков. — Там есть гарнизон, полиция, пушки! А вот у нас.
— А что у вас?
— Выйдут на берег в красных рубахах и сразу пугают… Хватает кого хочет. Берет, что ему надо… На них работать. Вот в таких же красных рубахах, как был шкипер.
— Это чтобы видно было в море. Если идет на шлюпке — красную рубаху далеко видно, — пояснил Яранский.
— Или если упадет в море! — добавил Свининский.
— И пугает? — спросил Петр Васильевич.
— Конечно! Они всех пугают. На Алеутах, где Кадьяк, на Чукотском носу! Везде!
Казакевич поговорил с алеутами, вызвал подшкипера, велел выдать им форму, белье. Оказалось, что все они плавали на судах. Попков служил на компанейской шхуне, знал, как управлять парусами.
Казакевич потом сказал капитану:
— Алеуты разожгли своими рассказами ненависть в нашем экипаже к китобоям. Войтехович и тот мне говорил, как же, мол, бьют китов в наших водах и даже не берут всю добычу, часть убитых животных бросают. Подобин сначала даже не верил.
— Правительство Штатов еще в тридцать четвертом году сделало заявление о прекращении свободного промысла для своих граждан здесь. Запрещено американским судам приставать к нашим селениям. Этот шкипер откровенно сознался, что вместе с ним пришел с Сандвичевых островов целый китобойный флот.
— Алеуты говорят, что они съезжают на острова, рубят лес как на Алеутах, так и на Курилах, — кажется, безобидное занятие, а они жалуются: гибнет пушной зверь, особенно бобры, целые колонии исчезают. Разоряют туземные юрты и даже компанейские лавки-одиночки, а на объявление о запрете отвечают угрозами и смеются. По их словам, море во всех широтах и долготах принадлежит одинаково всем.
— А вы не сказали им, что положение переменится только после того, как откроем плавание по Амуру? Надо было.
— На острове Беринга американцы били зверей, и в ответ на протест начальника острова шкипер хотел разогнать его управление. Но когда служащие и алеуты приготовились к обороне, шхуна сразу ушла.
— Сколько было писано об этом разных бумаг! Компания жалеет деньги; чтобы снарядить крейсера, надо платить двести семьдесят тысяч за снаряжение судна. А в Вашингтоне американские хозяева подают петицию президенту с просьбой занять для них гавань и устроить станцию на Татарском берегу, и мы еще можем встретить там гостей…
— Алеут Попков говорит, что некоторые суда иностранцев даже оставались на зимовку у нас в Тугурском заливе. Но команды их почти вымирали от болезней…
Глава сорок шестая
ШХЕРЫ БЛАГОПОЛУЧИЯ
— До сахалинского берега по карте Крузенштерна остается тридцать пять миль, Геннадий Иванович, — доложил штурман Попов.
«Байкал» подходит к неисследованным берегам. Ночь наступала темная и ненастная. Звезды исчезли, небо заволокло тучами. Пошел дождь. Волн не слышно. Лишь изредка ударит в борт и накатит высоко.
— Двадцать две, вперед идет! — кричат с русленей[172]. Там каждые пятнадцать минут бросают лот.
Слабо светит фонарь, освещая компас и темные фигуры капитана и старшего лейтенанта в плащах, надетых поверх теплых пальто.
— Тридцать пять миль, — порядочно еще осталось. Пока такая глубина, пожалуй, можно смело двигаться, — говорит Казакевич.
Судно идет к восточному берегу Сахалина, на широту 51°40′, где Крузенштерн нашел бар реки, преграждающий подход к материку. Крузенштерн предполагал, что там вытекает один из рукавов реки Амура, хотя и не был уверен в этом. Невельской прежде всего хотел проверить это предположение Крузенштерна.
— Карта может быть ошибочной, и берег ближе, чем мы думаем, — еще раз повторил капитан. — Можем прямо врезаться в него. Прикажите рифить паруса и располагайте ходом так, чтобы подойти к берегу с рассветом.
Ему показалось, что сквозь шум дождя из тьмы доносится какой-то грохот.
— На марсе! — крикнул он.
— Есть на марсе! — отозвался впередсмотрящий с мачты. — Слыхать бурун, ваше высокородие! — неуверенно крикнул матрос.
— Бурун?
— Так точно! Слышно, шумит! — тверже отозвался смотрящий.
— Действительно бурун, Геннадий Иванович! — сказал Казакевич.
— Вот тебе и тридцать пять миль! — воскликнул Невельской.
Раздался свисток боцмана, и матросы, прятавшиеся от дождя, кинулись к брасам и шкотам.
Рулевой налег на штурвал. Заполоскались паруса. Судно клонилось бортом. При свете фонаря видна стала пена, накатывающаяся на гребнях волн.
Теперь явственно слышался грохот прибоя. Морские волны где-то близко набегали на берег.
Когда судно спустилось на четыре мили, Невельской велел непрерывно бросать лот и на случай опасности держать оба якоря готовыми. Всю ночь не сходил вниз, вслушиваясь и всматриваясь туда, где за тьмой и волнами должны быть таинственные берега. «Байкал» шел ровно и спокойно, словно чувствуя то же напряжение, что и капитан…
С рассветом на горизонте из моря выступил голубой горный хребет. Разлоги между его вершинами окутал густой туман.
— Сахалин, Геннадий Иванович! — торжественно сказал вахтенный офицер, мичман Гейсмар.
Все офицеры были наверху и в торжественном молчании наблюдали приближение новой земли. Она казалась чистой и прозрачной, словно омытой океанскими водами.
Ветер дул навстречу «Байкалу» прямо с запада, ровный и умеренный. На море рябила слабая зыбь, похожая на рыбью чешую.
— Шестнадцать сажен! — клонясь над волной, кричал матрос, привязанный к вантам. — Вперед идет!
В круг подзорной трубы Невельской видел, как с вершин хребта сносило туман. Внизу, ближе к бригу, белели песчаные кошки[173], образующие низменный берег. За кошками виднелась вода. Похоже было, что там озеро или река, простершаяся до подножия сахалинских гор.
